дним из замечательных явлений в истории человечества, имевшим огромное значение в культурном развитии его, было еврейское пророчество. Благодаря ему иудаизм сыграл крупную роль в мировой цивилизации и оказал сильное влияние на человечество. Пророчество скрывало в себе силу, воспитавшую человечество в духе альтруизма и социальной справедливости. Внутри же иудаизма пророчество влияло в том смысле, что "пророки правды и справедливости" (קדצהו תמאה יאיבנ), как их называл народ, не дали иудаизму опуститься до религиозного формализма, до неодухотворенной обрядности. И когда пророчество в том смысле, как его понимала Библия, и прекратило свое существование, голос пророков продолжал по-прежнему в течение тысячелетий будить народную совесть.
Пророческая письменность не теряла никогда своей животворящей силы, и благороднейшие умы еврейского, христианского и магометанского мира находились под ее благотворным влиянием. Древняя и новейшая мировая история знает много аналогичных явлений, но не знает ничего, подобного еврейскому пророчеству с его характерным идеализмом.
Пророки были самыми ярыми борцами за правду и справедливость, не знавшую никаких границ и ведшую к самоотречению, к полному подавлению эгоизма. Другим идеалом их был мир между народами земли, полное осуществление которого пророки видели в далеком будущем, во времена Мессии. Но они не оставались при одном лишь сознании своего высокого идеала, а самоотверженно призывали к воплощению его в жизни. Напрасно многие новейшие критики рисуют их людьми партии, они не могли быть таковыми уже по одному тому, что не шли ни на какие уступки и компромиссы, благодаря которым они могли бы образовать партию. Деятельность их протекала в границах возможного, но идеал их был настолько высок, что стал отвлеченным, почему пророки всегда находились вне пределов времени; требования и чаяния пророков опережали их время на целые столетия и, может быть, даже тысячелетия.
Влияние их и началось, собственно говоря, только много лет спустя после того, как они сами перестали жить, оно не завершено еще и поныне, так как идеал их остается по-прежнему идеалом отдаленного будущего. Дух пророчества живет и будет жить. Само пророчество чрезвычайно многообразно и широко охватывает многие явления, и вполне естественно, что и оно пережило различные стадии развития.
Названия пророков
Тип пророка, рисующегося нам по библейской истории, известен под именем "nabi" (איבנ). Этимология этого слова неясна; древние еврейские лексикографы производили его от корня בונ, откуда происходит слово בינ (= речь), т. е. nabi есть оратор (но в действительности слово בינ значит не "речь", а "произведение", "продукт"). В настоящее время его сближают с арабским корнем "naba", т. е. "сообщать", и с ассирийским "nabû", т. е. призывать, объявлять, называть, и со многими другими подобными корнями прочих семитских наречий (см. Gesenius-Buhl, s. v.).
Трудно установить, когда это название вошло во всеобщее употребление [хотя в Пятикнижии пророки предполагается как известное учреждение (ср. Быт., 20, 7; Чис., 11, 25—29; Второзак., 13, 2—6). — А. Г.], однако, судя по книге I Сам. (9, 9), можно сказать, что во время этого пророка оно еще не было общеупотребительным; пророками назывались тогда в народе האר (провидец). По мнению некоторых критиков, слово "nabi" уже существовало и тогда, но не вошло в обиходную речь народа, который по-прежнему знал лишь "roeh", т. е. провидца, что имело совсем другой смысл. Провидец давал только советы, как поступать в трудную минуту жизни (ib., 9); кроме Самуила, так называют еще Ханани, хотя тот рисуется пророком в высшем смысле (II Хрон., 16, 7—10). Нет сомнения, что Хронист знаком с этим именем лишь по кн. Самуила, так как мы его нигде более не встречаем.
Другим названием пророка было "chozeh" (הוח), ясновидящий — так назывались пророки: Гад в царствование Давида (II Сам., 24, 11), Асаф (II Хрон., 29, 30), Иегу б.-Ханани (ib., 19, 2), Иддо (ib., 12, 15), Амос (7, 12) и мн. др. Историческое значение имели лишь те пророки, которые назывались "nabi", деятельность которых обозначается словом האובנ. Пророк назывался также "человеком Божьим" (םיהלא שיא); это имя мы очень часто встречаем в связи с именами Моисея (Втор., 33, 1; Пс., 90, 1; Эзра, 3, 2; II Хрон., 30, 16), Самуила (I Сам., 9, 6, 10), Шемаии (I Цар., 12, 22), Илии (II Цар., 1, 9 и т. д.); названы так и некоторые незнакомые нам пророки (I Сам., 2, 27; I Цар., 13, 1 и т. д.; ib., 20, 28), а Хронист называет так и царя Давида (II Хрон., 8, 14; 12, 24, 36). Интересно отметить, что чаще всего эпитет этот применяется к пророку Элише (Елисею) (не менее 27 раз); по-видимому, это было народное название для обозначения пророков.
Происхождение и развитие пророчества
Основанием для пророчества служат монотеизм и находящиеся с ним в тесной связи религиозные и этические представления. Уже в глубокой древности пророки выступили ярыми противниками политеизма и идолопоклонства, органически связанного с ним. Древнейшие пророки не были противниками господствовавших среди народа обычаев и обрядов. Они были только наставниками его. Носителями религиозного и нравственного идеала они сделались лишь впоследствии.
Еврейское пророчество в своем последующем виде является продуктом социальных и политических условий жизни в Палестине. Первыми великими пророками традиция признает Моисея и Самуила; их ставят рядом Иеремия (15, 1) и псалмопевец (Пс., 99, 6). В народной памяти жива была деятельность Моисея, с нею связано было и историческое значение еврейского народа на заре его истории. Самуил же сохранил за собою славу объединителя Израиля в одно политическое целое. В Святой Земле это был первый пророк, признанный всем народом "от Дана до Беер-Шебы" (I Сам., 3, 20), самая выдающаяся личность после Моисея.
Пророчество выразилось как в одном, так и в другом во всей силе своего воспитательного значения в области социальной, политической и внутренней жизни. Своеобразна история "пророческой школы" (םיאיבנה תקהל, ib., 19,20); ученики, или "сыны пророков" (םיאיבנה ינב), часто составляли многолюдные собрания (םיאיבנה לבח, ib., 10, 5, 10), усердно занимавшиеся музыкой, вероятно и пением (ib.; см. Музыка). Они занимались также поэзией и сопровождали великого пророка, почему и могли психически воздействовать на более восприимчивых людей, которые под влиянием известного настроения следовали за ними и вступали в их братство (ib., 19, 20—24).
Эти пророки-ученики, конечно, не составляли отдельной замкнутой касты, напротив, члены братства вербовались из всех слоев населения. (ib., 10, 12). По-видимому, из этих кружков и вышли впоследствии пророки, сыгравшие известную роль в царствование Давида, напр. "провидец" Гад и Натан. Последний является уже типичным пророком известного социально-политического направления. Пророк смело бросает царю Давиду, находившемуся тогда в апогее своей мощи, упреки и укоряет его в жестоком поступке с Урией (II Сам., 11—12). Начиная с этого времени, пророки выступают в качестве народных трибунов, защищая народные права и абсолютную справедливость перед лицом царей и правящих классов. Их влияние было тем значительнее, что они выступали от имени неизменных вечных законов нравственности, а не от имени временно действующего государственного учреждения или во имя данного политического лозунга.
В политическую жизнь своей страны вмешивался пророк Ахия из Шило (Силома), предрекший Иеробеаму (Иеровоаму), что он получил царство Израильское (I Цар., 11, 29—39). Поступая таким образом по мотивам религиозного характера, он предсказал Иеробеаму (Иеровоаму) и его династии гибель, когда царь не оправдал его надежды (ib., 14, 10).
Исторические данные того времени говорят нам о существовании других пророков в Иудее и в древнем месте поклонения, Бет-Эле (ib., 13). Несомненно, это все были питомцы школ, основанных Самуилом, а может быть, существовавших еще и до него. Своеобразным явлением в истории пророчества был Илия, начавший собою новую эпоху. В его время существовал многолюдный кружок пророков-учеников, уничтоженный впоследствии царицей Изебель (Иезавель) при введении ею культа Баала (Ваала) (I Цар., 18, 4). Спаслось всего 100 человек, благодаря Обадии. Илия должен был скрываться в Финикии. Покровительствуемое царицей, число пророков Баала (Ваала) росло. Истинные пророки готовы были жертвовать — и жертвовали — своею жизнью за свои убеждения; пророки же Баала (Ваала) отличались угодливостью перед сильными мира сего. По-видимому, после известных событий на горе Кармел (см.) царица истребила и последних пророков, и Илия одно время оставался единственным представителем их (ib., 19, 10—14).
Выдающейся личностью был Михаиегу (в славянской Библии Михей), сын Иимлы, выступивший к концу царствования Ахаба (Ахава) (ib., 22, 8—28). Наряду с Элишей (Елисеем) мы снова находим целую группу пророков, присутствовавшую при прощании Илии с Элишей и сопровождавшую затем последнего (II Цар., 2—6). — Горячим последователем Илии, верным ему во всем, был Элиша (в славянской библии Елисей) (II Цар., 2, 3), несмотря на все различие их характеров. Илия был страстным поборником истины и справедливости, человеком импульсивного характера; спокойным и уравновешенным являлся его ученик Элиша (Елисей), благодаря чему он был более способен стоять во главе большой школы и мог сильнее влиять на политические судьбы своего отечества.
Династия Омри (Амврия) переполнила чашу терпения — произвол и идолопоклонство царили в стране, — и Элиша провозглашает полководца Иегу царем Израиля (ib., 9, 12). Это было лишь исполнением планов его предшественника Илии (I Цар., 19, 16), который благодаря своему характеру не способен был играть политическую роль. Во дворцовом перевороте Арам-Дамаска Элиша также принимает участие (II Цар., 8, 7—15), правда, в данном случае многое остается для нас невыясненным. Образ жизни пророков-учеников школы Элиши (Елисея) нам мало известен. По-видимому, они жили бедно, на иждивении богобоязненных людей (II Цар., 4, 42—44). Порою им приходилось довольствоваться одними травами или овощами, которые они собирали на полях (ib., 4, 38—41). Жили они в избушках, построенных их же руками, и имели общий стол (ib., 6, 1—6).
Несмотря на то, что пророки-ученики образовали нечто вроде ордена, безбрачие не являлось условием его, и нам известны послушники, жившие в браке (ib., 4, 1—7); но детей и женщин в их среде не было. Относились к пророкам-ученикам вообще с благоговейным почтением, но не было недостатка и в таких, которые клеймили их образ жизни безумием (ib., 9, 11), несмотря на все уважение к словам пророков. По праздничным дням, в дни новолуния и субботние, на досуге, народ посещал пророка (ib., 4, 23), приносил ему первинки от плодов своих садов (ib., 4, 42).
Если в городе случалось торжественное жертвенное пиршество, то приглашали пророка, который благословлял его, после чего приступали к трапезе (I Сам., 9, 13). В народе была сильна вера, что пророк творит чудеса, что он предвидит будущее, почему к нему и обращались за советом, за который и приносили дары (ib., 9, 6—8). Но это была лишь первая, примитивная стадия развития еврейского пророчества, ставшего затем универсальным.
Какова была судьба школ Самуила, Илии и Элиши (Елисея), мы не знаем. Может быть, многие из пророков примирились с окружающею их действительностью и были признаны, в свою очередь, государством; из них, вероятно, и составлялись кадры тех пророков, которые названы были "лжепророками". Они находились на службе у государства, потворствовали царившему произволу и разнузданности нравов. Перемещение пророческого идеализма в другой общественный круг должно было явиться по своим последствиям фактором чрезвычайно важным.
В царствование Иеробеама II (Иеровоама II) (783—743), когда Северное царство снова расцвело политически и экономически (II Цар., 14, 25—27; Амос, 6, 4—6), на арену деятельности пророчества выступает пророк Амос. Он появился в городе Бет-Эль (где издревле находилось эфраимитское святилище), отказываясь, впрочем, от названия пророка и подчеркивая свое занятие скотоводством (Амос, 7, 14—15). Таким образом, идеал пророка нашел своего провозвестника в среде, наименее затронутой культурой. Величайшие его предшественники, Самуил, Илия и Элиша, стремились подчинить государство религиозному идеалу, новые пророки являются апостолами социальной справедливости.
Идеал религии идет рука об руку с социальным и общечеловеческим. В Амосе пророчество уже возвысилось над узконациональными задачами, его идеал — все человечество; носителем этого идеала является еврейский народ. Случайные выступления Натана и Илии против царей-современников становятся обыденным явлением, обычным отношением пророчества к предержащей власти. Пророки громили священников, князей, царей и народ. Нельзя поэтому, начиная с Амоса, называть пророков демократами ни в лучшем, ни в худшем смысле этого слова, как это делают Ренан, Штаде, Циммерман, Винклер и др. Они не находились на службе ни у царя, ни у народа, а защищали известный идеал, высшую нравственность и справедливость. Выступая против произвола царей, бичуя черствую душу имущих, они не щадили и погрязшую в суеверии массу.
Амос бичует разнузданные нравы народа (2, 7—8), роскошь (4, 1; 6, 4—6), черствость богачей и социальную несправедливость (2, 6—8; 3, 9—10; 4, 1; 5, 11—13; 6, 5—8), ханжество, довольствующееся внешним выполнением обрядов, упускающее из виду нравственные требования, связанные с ними. Обрушиваясь на лицемерие, пророки затронули и культ жертвоприношений. Пока он оставался искренним выражением веры и вытекал из чувства глубокой признательности, с ним еще можно было мириться, как с древнейшей формой богослужения, понятной и весьма распространенной в широких массах и среди всех других народов. Но пророки все же ясно сознавали нравственный вред, наносимый культом жертвоприношений, внедрившим в народные массы веру в истинность грубых проявлений взаимоотношения Бога и человека.
Культ этот вел к самой возмутительной форме лицемерия, не отступая перед каким бы то ни было преступлением, грубая масса верила, что, принося жертву, она мирилась со своим Богом. Вот почему пророчество и возвысило свой голос против этого культа. Даже египтяне, признававшие почти исключительно бескровные жертвы (см. Mader, Die Menschenopfer, pp. 14—34), не представляли себе взаимоотношения богов и человека вне жертвоприношений. Пророки возвестили новую мысль, и уже Амос проповедует (5, 21—25): Богу служат исключительно добрыми делами и справедливостью (ib.).
Вместе с тем Амос проповедует великую миссию еврейского народа, избранного, по его словам, воплотить этот идеал в жизнь. Но это избрание не является какой-нибудь прерогативой и не дает народу никаких преимуществ; наоборот, оно возлагает на него нравственную ответственность и обязанности. Измена принятым на себя обязательствам влечет за собою суровую кару. Не следует при этом упускать из виду, что это было мировоззрение человека из народа, скотовода по своей профессии, и едва ли можно согласиться со словами Велльгаузена и др. протестантских теологов, что еврейские пророки являлись гигантами среди лилипутов и не принадлежали собственно к еврейскому народу.
Совсем другим типом является более молодой современник Амоса, Гошеа (в славянской Библии Осия), деятельность которого также протекла в Северном царстве в 8 в. до Р. Хр. Амос совершенно поглощен своими идеалами — Гошеа (Осия) не чужд и чисто человеческому, и личному. Оба глубоко убеждены в своем божественном призвании. Амос говорит прямо об этом (3, 7, 8; 7, 15). Гошеа (Осия) же верил, что все пережитое им в личной жизни есть не что иное, как предзнаменование жизни израильского народа, и сливал свою судьбу с судьбою всей нации. Семейная жизнь доставила ему тяжелые испытания, его дети пошли по стопам развратной матери. Все это было так, как Господь пожелал, верил Гошеа (Осия), не то ли повторилось в еврейской истории? И современное ему поколение разве не являлось падшим потомством некогда великого племени? (Гошеа, 1, 2—9; 3, 1—5).
Тяжелые страдания, перенесенные Гошеей (Осией), придают его речи мягкость, сердечность. Его страстная негодующая речь, направленная против сильных мира сего, против властителя и священников, смягчается, когда он говорит о народе, — народ, по мнению его, только ослеплен. Гошеа вводит в свою речь едкую сатиру и уничтожающий смех. Нравственный развал народа оправдывается его невежеством, но грех тяготеет над совестью священников (4, 1—6). С презрением Гошеа (Осия) бросает священникам в лицо упрек, что они живут от преступлений народа и, следовательно, заинтересованы в его падении (4, 8).
Жертвоприношения служат предметом злоупотребления, а потому Гошеа (Осия) отказывается от них. Господь требует его устами любви к ближнему, а не жертв; богопознание Ему желательнее, чем всесожжения (6, 6). Просвещенный взгляд пророка на божество и высший религиозный идеал сливаются воедино. Пророк возмущается господствующими в народе суевериями и половой разнузданностью. Родители подают своим детям плохой пример (4, 11—14) — в этом виновны царствующий в Израиле дом и священники (5, 1). Сознание исторической миссии у Гошеи выступает еще ярче, чем у Амоса. Речи его проникнуты историческими воспоминаниями о первом выступлении израильтян на арену истории — в Египте народ оправдывал возлагаемые на него надежды, и Господь признал его своим детищем (11, 1).
Вообще, Гошеа (Осия), по-видимому, хорошо знаком с историей евреев; он часто напоминает народу о его историческом прошлом: исторический опыт должен служить целям воспитания. В пророчестве Гошеи (Осии) мы находим и новый элемент: он выражает свои взгляды на внешнюю политику Израиля и отрицает пользу союзов, заключенных с иностранными державами.
Оба пророка пеклись преимущественно о судьбе Северного царства. В их время оно было значительнее иудейского, и здесь, собственно говоря, бился пульс еврейской национальной жизни. Тем не менее, и Иудея сильно привлекала их внимание. Новейшая критика готова признать в книге Гошеи (Осии) известные добавления иудейских пророков или по крайней мере переработку их. Некоторые критики (Винклер, Циммерман и др.) видят в пророках политических эмиссаров и агитаторов иудейского царства на севере; мнение это совершенно неосновательно.
В царствование Иеробеама II Иудея состояла чуть ли не в вассальных отношениях к Израилю. Еврейская жизнь сконцентрировалась тогда в Самарии и давала пророам много материала для изобличения. Правда, было что критиковать и в Иудее, но жизнь последней по сравнению с жизнью Северного царства отходила на задний план. Целое поколение должно было сойти со сцены, политическая жизнь Израильского царства должна была прекратиться, прежде чем все национальные надежды стали возлагаться на Иудею. По-видимому, Гошее (Осии) пришлось пережить это, хотя падения Самарии он не видел, а только предвидел (весьма вероятно, что он еще жил в первые годы царствования Иоаша (Иоаса)).
Младшим современником Гошеи был Исаия (см.), деятельность которого протекла в Иудее, преимущественно в Иерусалиме. Новейшая критика, разбившая творения этого пророка на две части, приписывает вторую часть (главы 40—66) целиком другому, как и многие главы первой. Благодаря этому трудно дать полную картину деятельности этого пророка, оставившей глубокий след в религиозной, общественной и политической жизни народа. Но даже из тех речей, которые оставлены критикой на его долю, мы видим эту крупную, выдающуюся личность с проникающим далеко в глубь истории взглядом.
Исаия представляет собою дальнейшую ступень в истории развития пророчества. От своих коллег на севере он унаследовал взгляд на значение культа жертвоприношений и обрядности, лишенных внутреннего смысла, истинного религиозного чувства и благочестия. Ясна и вполне последовательна была мысль пророка, бичевавшего празднества и жертвоприношения. Он не верил и в значение молитвы, не вытекавшей из глубины сердца. Бог, по словам пророка, требует только правды и справедливости. Он требует оказания помощи слабым и угнетенным (1, 11—27). Беспощадно преследует он роскошь патрициев (3, 16—24); сильных мира сего он осуждает за их произвол (3, 13—15) и проч.
Исаия далеко не является типом пророка-страдальца, ему лично не знаком гнет социального неравенства — он занимал высокое положение при дворе, его семейная жизнь была счастлива. Это в высшей степени оригинальное явление в еврейском пророчестве. Он глядит с высоты своего положения и громит царящие в обществе несправедливость, зло, фальшь и низость. Он не возмущается каким-нибудь отдельным лицом, а грозит всему обществу. Его высокое положение дает ему возможность не останавливаться и перед изобличением политической жизни страны.
Он осуждает роковую симпатию Иудеи к Египту и всю политику, дружественную этой стране, действительно приведшую Иудею к гибели; он порицает дипломатию маленькой Иудеи (30, 1—5; 31, 1—3). Не верит пророк и союзу с Вавилонией и Ассирией (7 и 39). Ему мерещится идеал всеобщего мира в крайне далеком будущем (םימיה תירחאב), когда среди мирных народов будет находиться Израиль со своею божественной Торой, которая станет к тому времени общим достоянием всех народов (2, 2—4). Благодаря этой великой мысли еврейство достигло высшей степени своего универсализма. Это был идеал, к которому стал стремиться лишь к концу восемнадцатого века Кант и который лишь постепенно завоевывает цивилизованное человечество.
Другим пророком Иудеи является современник Исаии, Миха (Михей). Северное царство доживало свои последние дни, и пророки интересовались преимущественно Иудеей. Исаия отвернулся совершенно от Эфраима, все его надежды возложены на Иудею; Миха (Михей) не делает различия между обоими родственными племенами. И тут, и там царит произвол, угнетение слабых (3, 1—3), подкупы в судах, испорченность нравов руководящих кругов (3, 9, 11), скрывающих свои богомерзкие поступки под личиною страха Божьего (ib.).
Нравственно пал и народ (6, 10—12; 7, 2—6), и Михе приходится выступать против лжепророков, развращающих его еще более (2, 11; 3, 5—7), — их речи продиктованы жаждою наживы (3, 11), Миха же получил право и силу свою от Господа, чтобы проповедовать истину (3, 8). Он также выступал против культа жертвоприношений, и идеалом богослужения для него были религиозный идеал любви к ближнему, справедливость и скромное поведение (6, 6—8). Но если современное положение дел вызывало у него одно лишь возмущение и скорбь, то грядущее рисовалось ему в самых радужных красках. Он верит в блестящую будущность своего народа, и в своей проповеди и в предсказаниях о будущем мессианском строе он видит народы в ненарушимом мире, а свой народ в ореоле славы (4, 1—5). Но Миха (Михей) не думает при этом о всеобщем признании иудаизма всеми народами, нет, в его представлении каждый народ сохраняет свою национальную религию. Наряду со всеобщим миром воцарится и веротерпимость.
Миха (Михей) знаком со страданиями плененного Израиля, с его глубокою приниженностью и плачевным положением, но он полон светлых надежд (7, 9 и сл.). Подобно тому, как израильтяне были освобождены от рабства в Египте, они и теперь сделаются свободными (7, 15). И Исаия, и Миха пережили падение Израильского царства. В словах Михи (Михея) мы несомненно слышим горечь пережитой катастрофы, в которой погибла значительная часть народа.
Оставшееся иудейское царство было накануне своей гибели, его спасло чудо. Одно время казалось, что с падением ассирийского могущества для евреев наступит новая эра национальной жизни. Правда, ей предшествовала эпоха глубокого внутреннего падения. Долгое царствование Менаше (Манассии) оставило своим наследием языческий культ, уничтоженный было его отцом Хизкией (Езекией). Этому культу царь пролагал путь в народ с мечом в руке. Даже после смерти Менаше (Манассии) и даже в первое время царствования внука его Иошии (Иосии) этот грозный призрак продолжал витать над страною, и все позднейшие летописцы отмечают наступивший в это время временный перерыв в деятельности пророков.
При Иошии (Иосии) же, однако, пророчество снова расцветает. Тринадцатый год его царствования ознаменован выступлением молодого Иеремии, наиболее оригинальной личности среди всех пророков, деятельность которого заполнила целых 40 лет при самых разнообразных условиях. Глубочайшим убеждением Иеремии было, что он рожден пророком и вынужден им быть вопреки своей воле (Иерем., 1, 5—7). Во имя своей священной миссии он отрекся от личного счастья (16, 2), вынужден был отказаться от родных и от отцовского дома. Он был воплощением человеческого и социального идеала: человеколюбие, любовь к справедливости и к истине. Едва ли история знакома с другою подобною личностью. Редко кто ненавидел так, как он, зло и обман и пылал такою любовью к истине и справедливости. Он не мог остановиться на полпути: знать истину и не высказать ее открыто, сознавать справедливость и не проповедовать ее — было свыше его сил.
Главным мотивом трагедии жизни Иеремии являются не его личные несчастия, а та скорбь, которую он нес с собою повсюду в своем сердце. В его характере встретились две резко противоположные черты, составившие счастье человечества и несчастие самого пророка. Это была мягкая, чуткая, кроткая по природе своей натура, любящая и нуждавшаяся, в свою очередь, в любви, а его нападки на все то, что он вокруг себя встречал, осудили его на одиночество.
Полный сердечной доброты, он вынужден был произносить крайне суровые речи. Он лично никому никогда не причинил зла, а его окружали злейшие враги (15, 10). Он был всецело под влиянием своих идей и миссии, которая заглушала в нем все остальные чувства (20, 7—9), даже чувство самосохранения. Хотя в нем постоянно боролись противоположные сильные чувства, победа оставалась только за самыми благородными, почему он и поднялся до высшей степени любви к человечеству. Иеремия любил свой народ, жаждал его счастия (31). Однако эта любовь не мешала ему высказывать самые горькие истины.
Своему царю, слабому вассалу могущественной мировой державы, но беспощадному деспоту в своем маленьком царстве, он смело говорил правду (22, 13—19) и настоятельно требовал социальной справедливости (21, 12). Привязанный всей душой к народу и к отечеству, он неоднократно предвещал падение его, если только не изменятся условия общественной жизни. Он не льстил народу, несмотря на все свое горячее участие в его судьбе. Беспощадно бичует он его предрассудки и его национальное тщеславие, поощряемое лжепророками. Его любовь к собственному народу исключает шовинизм и ненависть к другому народу.
Что касается религиозных установлений, то Иеремия требовал господства духа, а не исполнения буквы закона; не на устах, а на сердце должны быть слова учения Господа. Резко высказывается он против культа жертвоприношений (7, 21—24). Национальное святилище потеряло в его глазах всю свою ценность, раз оно утратило свое значение как центр истинного богослужения (7, 34).
Пророк был также противником внешней политики Иудеи. Он стоял за мирные сношения и даже подчинение Вавилону. В течение своей сорокалетней пророческой деятельности он многократно подвергался гонениям. Иеремия — тип пророка мученика. — Современником Иеремии был Цефания (Софония, הינפצ), от которого сохранялись лишь некоторые отдельные речи. Подобно своему великому современнику, он скорбит об искажении закона Израилем и его священниками, о существовании лжепророков (3, 3—4) и возвещает далекое будущее, когда все народы придут к сознанию одного Бога (3, 9).
Другим современником Иеремии является Нахум (Наум) из Элкоша; его смелые и яркие картины падения Ниневии предсказали гибель некогда могущественной ассирийской монархии (ок. 606 до Р. X.). Все еврейские пророки были убеждены в высшей Господней справедливости, господствующей на земле. Политические события служили, по их мнению, выражением этой справедливости, и только Провидение руководило выступлением новых народов-победителей. Оно же являлось причиною и их падения. Таким образом, и Ассирия являлась в представлении пророков оружием в руках Господа, направленным Им против всех народов, отягченных преступлениями (Исаия, 10, 5—6). Однако, когда Ассирия слишком много возомнила о себе, приписывая свои победы исключительно своей мощи, кара Господня должна была постичь и ее (ib., 12). Эта вера царит и в пророчествах Нахума (Наума). Судьба покарает и Ассирию — таково убеждение пророка (3, 1и сл.).
Когда царь Иудеи Иегояким (Иоаким) сдался Навуходоносору (597), желая избавить Иерусалим от грозящей гибели, с ним вместе ушли в пленение многие знатные семьи. С течением времени это еврейское поселение (הלוג) сыграло огромную роль в истории еврейского народа и еще более крупную — в истории развития религии. В числе поселенцев Вавилонии, достигших, сравнительно скоро, хорошего положения, находился Иезекиил, ставший духовным вождем всего вавилонского еврейства и первым пророком изгнания. Возможно, что и Нахум жил в изгнании, однако его пророческая деятельность протекла здесь незаметно.
Иезекиил выступил с новою и плодотворною мыслью — он возвестил новую идею о свободе воли и о силе нравственного самоопределения человека, наряду с великою нравственною ответственностью личности за все свои деяния. Ответственность падает на каждого лишь за его собственные грехи (ib., 18, 4 и 20). Грешник может в любой момент переменить свой прежний образ жизни и избрать другой путь — путь добродетели, и тогда его прошлые грехи забываются (18, 21—23; 33, 10 и сл.).
Бог не является врагом грешника. Ему желательно раскаяние последнего (18, 23; 33, 12). Другим великим социальным и этическим идеалом Иезекиила является долг воспитания народа. Самому познать добро еще слишком мало, нравственною обязанностью каждого является защита справедливости и истины и непрерывная проповедь их. Кто отказывается от этого, тот является виновным в беззакониях своих современников (33, 2—9). Таким образом, социальная этика еврейства принимает в речах Иезекиила новое направление. Во многом Иезекиил связан с этикой Исаии, хотя он не относится отрицательно к культу жертвоприношений.
У Иезекиила нет того мягкого, сердечного отношения к согрешившему, которое так характерно для Иеремии. Он выносит суровый, беспощадный приговор, обусловленный тем, что, по его мнению, все в собственной воле самого грешника. По мнению новейшей критики, в Вавилонии же появился и другой пророк, восприявший одну идею великих своих предшественников-пророков и развивший ее в общечеловеческий идеал; это был так называемый критиками Исаия II, деятельность которого следует отнести к 520 г. до Р. Хр.
Это новое учение было представлением о вечном спасении, которое Израиль должен был принести всему человечеству. Но чтобы развить эту благотворную деятельность, народ должен находиться сам в счастливых и благоприятных условиях. Что предшественник его, Исаия I, предвидел и представил в общих чертах, то Исаия II дал ясно формулированным образом. Перед его духовными очами воздвигается храм нравственности и человеколюбия, в котором Израиль играет роль священника, и от учения последнего исходит свет, служащий всему человечеству маяком (Ис., 60, 3). Свою миссию наставника народов Израиль выполнит без помощи посторонней материальной силы; никому он не станет силою навязывать свой закон; его вероучение само себе покорит народы силою присущей ему внутренней правды (42, 1—4).
Несмотря на все переживаемые муки и унижения, день всеобщего признания его наступит. Все народы станут сознаваться в несправедливом отношении к нему, они вынуждены будут признать, что евреи страдали из-за них (52, 13—53, 12). В минуту самого глубокого унижения пророк рисует народу блестящую будущность, создает ему возвышенную цель, для которой стоит жить и страдать (Исаия, 49, 1—4). Но при всем том нет и намека на национальную гордость и на расовые предрассудки.
Все человечество, по словам пророка, призвано служить Всевышнему и вступить в Его союз. Святилище Израиля — место молитвы для всех народов (56, 3—7). Но исполнением внешних обрядов ничто не достигается. К Богу можно приблизиться лишь путем добрых дел и человеколюбия, путем социальной справедливости и миролюбия (58, 1—11). Идеалы Иеремии были развиты Исаией II до полного универсализма. В то время как для Иеремии характерны импульсивные выступления, Исаия II действует, так сказать, безлично. На первый план у него выступает учение иудаизма о спасении. Израиль играет роль пророка среди других народов. Само спасение это принимает у него характер чуть ли не одушевленного лица.
Приходится считаться, как с историческою необходимостью, с тем фактом, что последующие пророки, пророки изгнания, снова сгустили национальную окраску пророчества. Это было естественной реакцией. Еврейское пророчество должно было сохранять национальную мысль, иначе оно совершенно потеряло бы под собою реальную почву. Ни один народ в мире не отказался так быстро от своего национального эгоизма для благороднейшего космополитизма и чистой человечности. Этому явлению должна была бы предшествовать предпосылка, что он со своими идеалами универсализма не одинок, в противном случае ему угрожает полное уничтожение.
Пророчество, достигшее своего высшего расцвета в смысле нравственного совершенствования в речах Иеремии и Исаии II, было чистейшим золотом, но, подобно ему, — мягким и не способным к сопротивлению. В течение столетия после изгнания еврейский национальный дух должен был быть укреплен (536—436), в известной, конечно, мере. Эта задача выпала на долю Хаггая (см.), Зехарии (см.) и Малахи (см.). В силу той же причины все эти П. стали на защиту Иерусалима и культа жертвоприношений. Но даже и тогда пророчество осталось верным своему идеалу универсализма.
Богу молится все человечество (Малахи, 1, 11), идеалом будущего остается по-прежнему надежда, что наступит некогда день, когда только к Нему одному будут возноситься молитвы всех народов (Зех., 14, 9) и Господь будет признанным владыкой всего человечества. Малахи, жившим в пятом веке, и заканчивается ряд еврейских пророков. В людях, проникнутых пророческими идеалами, у евреев никогда не было недостатка, их было много и впоследствии, но творческая деятельность пророков прекратилась. Их мысли и великие идеалы были внесены в бессмертные записи, теперь оставалось воплотить их в жизнь, сделать их достоянием всего человечества. Этические начала законоучения Израиля были углублены вдохновенными речами пророков; предпринятые впоследствии переводы сделали их доступными всем другим народам, подчинили их влиянию и остальное цивилизованное человечество. Влияние пророческих книг растет еще и поныне, а идеал пророчества о социальной справедливости понемногу захватывает человеческий род.
Наряду с ним идет и другой идеал, не менее возвышенный, — идеал всеобщего мира и человеколюбия, так как при всем различии речей и писаний пророков они все без исключения проповедовали социальную справедливость, человеколюбие и мир. Однако при этом они вовсе не думали обратить человечество в одну бесцветную однообразную массу — они это считали неестественным. Горячая любовь к родному народу не превращалась у них в чувство отчуждения от других народов. Пророки были против классовой борьбы, отрицали условные различия между знатным и незнатным, бедным и богатым. Они вообще не признавали никаких общественных ступеней, исходя из той точки зрения, что все люди, как дети Божьи, сотворенные по Его подобию, между собою равны.
Кроме всех вышеупомянутых пророков, время деятельности которых нам известно либо по их творениям, либо по другим литературным данным, существовало еще много других. По имени нам известны лишь четыре: Иоель, Иона, Обадия и Хабаккук.
Иона проповедовал человеколюбие и Божье милосердие, что сохранилось в форме сказания, где милосердие это простирается на всех грешников, без различия происхождения их. И к другим народам Господь посылает своих пророков, и предвещает им грядущую кару, и прощает их. Сам Иона навлекает на себя гнев Божий, когда он не приемлет миссии идти к язычникам.
Речи многих других, согласно мнению критики, сохранились в книгах вышеупомянутых пророков; многие из них вошли в книги Исаии, Гошеи и Зехарии, и весьма вероятно, что отдельные отрывки имеются и у Иеремии в числе последних глав. В общем все книги Св. Писания, даже чисто исторического характера, пропитаны духом пророчества. Древнейшие исторические сказания проповедуют те же возвышенные идеалы, что и пламенные речи пророков.
