В моей кабине все в сборе.

 — Только что был обход. Удача: сегодня дежурит Плотников. Можно начинать! — хором встретили меня все собравшиеся.

 Царица Тамара… Какая стерва…

 — Ладно. Но на случай каждый должен иметь наготове жалобу на какое-нибудь заболевание, а я одену халат и стану у полочки с лекарствами. Вольф, сядьте на порожках и в случае чего запойте или стукните в дверь! Георгий, займите место у окна и смотрите вбок направо — следите за вахтой! Ну, все? Я начинаю. Кстати: сейчас зарубили Боба-Гориллу. Да, да, — лежит под деревом около бани. Убил Васек-Карзубый. Мне назначат нового комиссара. Да, найдется. Ну, как — все?

 Я вынул из столика маленькую книжицу в красной обложке с портретом одутловатого бородатого человека. Прикрыл ее коробкой с порошками. Расправил шпаргалку с цитатами. Подумал. Перед глазами все еще стояли лужи горячей крови, отражающие весеннее голубое небо, и брезгливая улыбка Грекова, но я сделал над собой усилие: ведь доклад — это радость, это дверь в другой мир, это Шелковая Нить, которая вопреки всему нас ведет в бессмертие… Будь что будет!

 Лишь бы не потерять Анечку! Я успокоился и почувствовал прилив душевных сил и уверенность. Покуда мы в состоянии думать, жизнь имеет смысл, она — радость.

 Слушатели закурили, устроились удобнее и стихли.

 ...

 — Итак, сегодня я выступаю как медицинский эксперт по делу об уголовных преступлениях одного психически неполноценного человека. Фамилию его вы потом назовете сами. Слушайте же.

 Я начну беседу показом известных вам характеров, чтобы выявить тенденцию развития патологической личности. Этой зимой захожу как-то к профессору Жолондзю в больницу № 2. Вижу: Жолондзь — толстый и багровый — сидит за столом, в дверях мнется побелевший от волнения немец-повар, а между ними на полу валяется сковородка с кусочками жареной свинины. Немец, заикаясь, говорит: «Я не могу тафать фам на зафтрак десять порция мяса: кашдый порция — один голедный польной. Я даль три порция и три польной сидит без мяса на обед!» На это Жолондзь рычит: «А я не могу оперировать людей голодным! Больному полезнее самому поголодать, но знать, что я сыт и хорошо сделаю ему операцию!» Я слушал их и смотрел в окно: там, около помойки, копошились люди, а здесь на полу валялась жареная свинина. Позднее Жолондзь выгнал фрица и взял на работу Иляну Родовяну, толстую цыганку-штрафницу, — она будет давать ему десять порций и двадцать с его ведома сожрет сама, а остальные тридцать разделит пополам, и все будет в порядке. Этой же зимой, когда наш барак был достроен, меня перевели сюда, а на мое место назначили профессора Береславцева. Первым делом он выгнал с работы Анечку, отправил ее на сырозавод: она раздавала больным все до последней капли и кусочка, а профессору хотелось самому получать молоко и котлетки. Он заменил честного интеллигентного человека воровкой и шпаной Машкой Фуриной — женой Мишки Удалого: тот был тогда в армии и отсутствовал, а Машка, как и профессор, любила котлетки. Так произошла смычка двух культурных людей с двумя уголовницами. Кто же эти люди, Жолондзь и Береславцев? Преступники? Урки? Нет. Просто мещане. Они в трудных условиях защищают себя и совесть их чиста. Это себялюбцы. Их жены и дети наверняка подтвердили бы мои слова. Оба они отрицательные характеры. Асоциальные.

 Но от них мостик через Машку и Илянку уже ведет к Удалому. А это другой тип: садист и насильник, грабитель и убийца. Его вам описывать нечего. Скажу только, что Удалой после своего вторичного появления в лагере рассказал, что он, попав после амнистии в маршевый батальон, обменял на водку все обмундирование на какой-то станции, напился до полусмерти и свалился в укромном месте: эшелон ушел, а ему дали десятку за дезертирство и отправили сюда, где он опять действует как насильник и грабитель. Он мне объяснил: «Я фашистов не трогаю: ведь они мине тоже не обижають! И за советскую власть складывать голову нет расчета: без коммунизма я обойдусь, а без головы — нет. Коммунистам и фашистам желаю воевать до победы. А я — парень мирный, свободный, культурный. Всякими измами не увлекаюсь: я — настоящий человек, достойный жить! Мине были б только, как говорится, гроши та харчи хороши! Понял, доктор?!» Этот гад — прямая родня профессорам: он только не пассивный асоциальный тип, как они, а резко антисоциальный, в котором та же черта себялюбия усилена до патологии. Это — враг общества. Пока что Удалой маленький враг — малограмотный парень, куда он годен? В лагерные нарядчики и только. Свое себялюбие он не может показать по-настоящему. Ну а если бы мог? Если бы был культурнее? Попробуйте мысленно провести эту же линию дальше: антисоциального выродка Удалого постарайтесь мысленно окультурить, пропустить через вуз, прилично одеть. Попытайтесь — и вы получите наших следователей и судей, людей, взявшихся за черное дело массового истребления советского народа. Ну а теперь напрягите воображение и представьте культурного выродка

 Удалого еще выше, на месте, где у него в руках сосредоточена настоящая власть! Членом коллегии ОГПУ?

 — Какая ужасная мысль! — пробормотал Майстрах.

 — Да. Повышение должностного положения неизбежно влечет расширение возможности делать зло. Но я не об этом положении думаю! Не то место, Борис Владимирович! Выше! Еще выше! Ну?!

 Вдруг Майстрах понял. Странно застонал, сжался и пугливо огляделся по сторонам, точно испугался, что окружающие прочтут его мысль. Но все сидели, опустив головы.

 — Ну вот, теперь мы можем начать наше исследование характера так называемых эпилептоидов и параноидов, то есть людей психически нездоровых, но и не больных настолько, чтобы нужно было помещать их в психоизолятор.

 Я снова сделал паузу, какую докладчику полагается делать перед началом трудного раздела лекции.

 — Высшая нервная деятельность в основном построена на двух процессах — возбуждения и торможения. Поэтому, грубо говоря, все люди в отношении своих реакций на внешнюю среду разделяются на три группы — людей с преобладанием процесса возбуждения, процесса торможения и равновесия между ними. Эти данные разработаны русским ученым Павловым. К ним Ухтомский добавил учение о доминанте, то есть о стойком очаге раздражения, который остается в мозгу и в известной мере определяет в каждый момент характер общей ответной реакции организма, направленность психики и линию поведения данного человека. По Павлову, тип нервной системы — это прирожденный конституциональный вид или генотип. К ним добавляется сумма свойств, выработанных влияниями внешней среды в течение жизни — фенотип. Сплав генотипа и фенотипа является характером, то есть совокупностью основных, наиболее устойчивых психических свойств, которые чаще всего проявляются в его поступках.

 Большая Советская Энциклопедия так определяет значение характера (пользуюсь выпиской, любезно сделанной для меня Грековым): «В характере выражается та внутренняя духовная определенность личности, которая составляет отличительную особенность данного человека. Являясь результатом пройденного жизненного пути человека, характер в свою очередь определяет дальнейший жизненный путь личности в той мере, в какой он зависит от самой личности. Зная характер человека, можно с значительной долей вероятности предвидеть, как этот человек поступит в тех или иных жизненных обстоятельствах».

 От генотипа, от физиологических данных, то есть от типа нервной деятельности, зависят лишь особенности формы проявления тех или иных черт характера, то есть их интенсивность (страстность — вялость, порывистость — спокойствие и т. д.), содержание же их всегда определяется жизненным опытом личности, ее фенотипом: это — отношение человека к другим людям (общительность — замкнутость, вежливость — грубость, мягкость — жестокость и пр.) и отношение человека к себе (скромность — самомнение, доброта — себялюбие и пр.), что в конечном итоге создает общественную окраску личности. Положительные или отрицательные фенотипические черты личности усиливаются или ослабляются ее генотипическими чертами: например, доброта у темпераментного холерика («сильного безудержного» по Павлову) превращается в активное самопожертвование, у вялого меланхолика — в пассивную доброжелательность, а злобность у холерика дает деятельную жестокость, у меланхолика — вялое злопыхательство.

Я опять сделал паузу. Слушатели зашевелились, кто-то кашлянул. Потом снова воцарилась тишина.

 — Генотипические черты исследуемой нами личности вам, товарищи, известны так же, как и мне: это — выраженный холерик, то есть сильная, активная личность с постоянным преобладанием процессов раздражения. Динамическая личность, это бесспорно. Такова форма. Каково же содержание? Я ссылаюсь на слова свидетеля, которому мы все верим; я его потом назову по фамилии: «властолюбие, грубость, нетерпимость, нелояльность, невежливость, невнимательность к товарищам, капризность». От себя добавлю: фанатическая преданность одной мысли, невероятное упорство в ее реализации, трудолюбие, беспощадность, бескомпромиссность. Я полагаю, что и мне, в качестве свидетеля, вы верите. Тогда наше собрание вызывает второго эксперта. Это крупный ученый, известный советский психиатор профессор Ганнушкин, уже давно умерший. Всю свою жизнь ученый посвятил изучению пограничных состояний, то есть болезненно развившихся характеров людей, которых нет никаких оснований считать клинически больными, но и нельзя относить к категории вполне здоровых. В одном из своих трудов Ганнушкин так описывает подобный характер (я излагаю авторский текст несколько сокращенно по книжечке, переданной мне Носовой): «Самыми характерными свойствами этого типа людей мы считаем, во-первых, крайнюю раздражительность, доходящую до приступов неудержимой ярости, во-вторых, приступы расстройства настроения (с характером страха, гнева и тоски) и, в-третьих, определенно выраженные так называемые моральные дефекты (антисоциальные установки). Обычно эти люди активные, односторонние, напряженно деятельные, страстные, очень настойчивые, даже упрямые. Та или другая мысль надолго застревает в их сознании, и можно определенно говорить об их склонности к сверхценным идеям».

 Тут я оторвался от бумаги, пообещав скороговоркой: «О сверхценных идеях полнее расскажу дальше», — и снова стал читать ровным голосом настоящего лектора:

 — «Их чувственная установка всегда имеет неприятный, окрашенный плохо скрываемой злобностью, оттенок, на фоне которого время от времени развиваются бурные вспышки, ведущие к опасным насильственным действиям. Эти люди крайне нетерпимы к мнению окружающих и совершенно не выносят противоречий. Если к этому прибавить большое себялюбие, чрезвычайную требовательность и нежелание считаться с чьими бы то ни было интересами, кроме своих собственных, то станет понятно, что поводов для столкновения с окружающими у них всегда много: малейшую провинность они возводят в крупную вину и ни одного проступка не оставляют без наказания. Такой человек подозрителен, обидчив, придирчив: он всегда требует покорности и подчинения себе, и, наоборот, сам совершенно не выносит критических замечаний. Всю жизнь эти люди проводят в борьбе. Очень важно подчеркнуть чрезвычайно характерную склонность к расстройствам настроения с постоянным наличием трех компонентов — злобности, страха и тоски. Именно на эти дни и падают наиболее бурные и безрассудные вспышки».

 Я перевел дух.

 — Ну как, не скучно?

 — К черту! Не отвлекайтесь, доктор!

 — «Несмотря на свою необузданность, такие люди всегда остаются очень узкими, односторонними. Их чувства лишены богатства оттенков и определяются постоянно имеющейся в наличии агрессивностью по отношению к окружающим. Чувство симпатии и сострадания, способность вчувствоваться в чужие переживания им недоступны Отсутствие этих чувств в соединении с крайним себялюбием и злобностью делает их морально неполноценными, способными на действия, далеко выходящие не только за рамки приемлемого в нормальных условиях общежития, но и за границы определяемые уголовным законом. Особенно они сталкиваются с последним из-за склонности к насильственным актам: страстные и неудержимые, они ни в чем не знают меры — в том числе и в актах жестокости».

 Я опустил бумагу на колени и дал слушателям минуту отдыха. Все задвигалось. Из окна я посмотрел в небо, пожал плечами и начал говорить снова:

 — Так как мы подвергаем научному анализу характер не простого человека, а выдающегося политического деятеля и партийного вождя, то тут будет не лишним ознакомить вас с мнением Ганнушкина относительно фанатиков, то есть самоотверженных и неутомимых проводников каких-либо идей. «Фанатики — люди сверхценных идей, крайне односторонние и субъективные. Центр тяжести их интересов лежит не в самих идеях, а в претворении их в жизнь, — результат того, что деятельность ума чаще всего у них отодвигается на второй план по сравнению с волей, движимой глубоким, неистощимым возбуждением. Это люди ограниченные, их мировоззрение не отличается сложностью и состоит из небольшого количества идей, чаще всего заимствованных, но благодаря своей сильной чувственной окраске глубоко сросшихся со всей их личностью, и, раз они усвоены, не подвергаются изменению до самой смерти их носителей. В личных отношениях они безразлично холодны или требовательно строги. Человеческое горе их не трогает и бездушная жестокость составляет их свойство. Главная сила фанатиков заключается в их несокрушимой воле, которая помогает им без колебания проводить в жизнь то, что они считают нужным. Железная воля фанатиков делает их опасными для общества: нередко под их руководством совершались чудовищные преступления. Русская действительность знала пытки, убийства и другие страшные дела».

 Я положил бумагу на полку за бутылки с лекарствами.

 — Вольф, все в порядке?

 — Да, яволь, доктор, аллее ист орднунг! — ответил Вольфганг и я заговорил опять:

 — На какой же почве и при каких условиях может развиваться такой ужасный фенотип из слабых порочных ростков, даваемых генотипом? В данном случае ответ даст биография интересующего нас человека, она напечатана в упомянутой выше энциклопедии: в юношеские годы мы находим добровольный уход из семьи и отрыв от обычных условий жизни, затем следуют долгие годы существования в глубоком подполье и работа под страхом провала, семь арестов, пять побегов, шесть ссылок. Довольно, чтобы ожесточить страстного человека? Я думаю, товарищи, вполне. Вот начало развития, исходная позиция. Затем исследуемый нами характер претерпевает потрясение: он добивается власти, его начинания ведут страну от победы к победе, он — фигура мирового значения. Он отчетливо сознает, что на все времена вписал в историю свое имя.

 Уже несколько раз Абашидзе порывался спросить что-то, но, едва он начинал шевелиться, как все поворачивали к нему возмущенные лица и скромный человек умолкал. Один раз он даже начал: «Я хочу спросить», — но Анечка шептала: «Тише!» — махнула рукой, и я начал речь снова:

 — Если внешние раздражения повторяют из месяца в месяц и из года в год, то в мозгу складывается особая система связей, вызывающих один и тот же тип реакции — то есть ответного поведения. В быту это называется привычкой, в науке — стереотипом. Исследуемая нами личность вначале годами вырабатывала описанный выше стереотип агрессии, грубости, нетерпимости и пр., затем на этот первый стереотип стали наслаиваться черты второго, давая очень сложное сочетание. Я вновь обращаюсь к профессору Ганнушкину, в скобках поясняя только, что сверхценная идея — это длительный очаг раздражения, порождающий в сознании доминанту, а что такое доминанта — вы уже знаете.

 — А я догадалась, кто это! — вдруг звонко крикнула Верка-Гроб. — Знаю, но молчу, доктор!

 Все засмеялись. «Тише!» — загудел Майстрах.

 — Итак, я вас спрашиваю, товарищи: разве превращение профессионального революционера и сибирского ссыльного в движущий рычаг мировой истории — это нормальная среда? Нет, конечно же нет! И у рассматриваемого нами характера совершенно естественно начались наслаиваться другие, новые черты, которые, однако, также следует считать не менее болезненными. Эпилептоид стал превращаться еще и в параноида. В этом сказывается объективная логика развития явлений. Итак, цитирую тот же труд нашего авторитета: «Самым характерным свойством такого рода личностей является их склонность к образованию сверхценных идей, во власти которых они потом оказываются. Эти идеи заполняют всю их психику и оказывают доминирующее влияние на их поведение. Самой важной сверхценной идеей такого человека является мысль об особом значении собственной личности. Отсюда — его чрезмерное самомнение. Кто с ним не согласен и думает не так, тот в лучшем случае просто глупый человек, а в худшем — его личный враг. Такие люди крайне упорно отстаивают свои мысли и часто оказываются борцами. Их самомнение не оставляет места для хорошего отношения к людям, их активность побуждает к бесцеремонному отношению к тем, кем они пользуются как средством для достижения своих целей. Они недоверчивы, подозрительны, агрессивны. Они злопамятны, не прощают и не забывают ни одной мелочи. Пока человек с таким характером не пришел в состояние открытой вражды с окружающими, он может быть очень полезным работником: на избранном им поприще деятельности он будет работать со свойственным ему упорством, систематичностью и аккуратностью, не отвлекаясь никакими посторонними соображениями и интересами. Но нельзя позавидовать людям, которых обстоятельства поставили поперек его пути: он упрям, настойчив и сосредоточен в своей деятельности, если приходит к какому-нибудь решению, то уж ни перед чем не остановится для того, чтобы привести задуманное в исполнение. Жестокость принятого решения не смущает его, на него не действуют ни просьбы, ни угрозы — будучи убежден в своей правоте, он никогда не спрашивает советов, не поддается убеждению и не слушает возражений. В борьбе за свои воображаемые права он проявляет большую находчивость, очень умело отыскивает себе сторонников и, вопреки здравому смыслу, выходит победителем из явно безнадежного столкновения. Долг его совести — месть, а ведь те, кто позволяет себе поступать не так, как этого хочет и требует он, становятся его врагами. У него оказывается большое количество “врагов”, иногда действительных, а большей частью только мнимых».

 Я перевел дыхание.

— Вот, товарищи, все, что я хотел сегодня рассказать. Это медицинская история превращения эпилептоида в паранои-да. Ну а социально-политические выводы? Извольте, вот они. Ганнушкин утверждает, что человек с таким характером глубоко несчастен, бесконечно одинок и в себе самом носит причины своей трагедии. Возможно. А интересы общества, спросите вы? Что же, для общества стоящая у власти личность с подобным характером неминуемо создает трагическое положение, вопреки всему своему уму и благим намерениям. Поэтому, если в личном плане мы должны такого человека пожалеть и простить, то в плане общественном и государственном мы…

— Простите, но я не могу больше молчать, — не выдержал Абашидзе. — Объясните, доктор, о ком вы говорите? Что здесь происходит у нас? — Он оперся на палочку и обвел глазами всех присутствующих.

 — Вы присутствуете на общественном суде, Георгий! — ответил я. — Присяжные заседатели — вот они, все присутствующие и вы в том числе. Свидетелем выступал Владимир Ильич Ленин, я цитировал его слова из «Завещания», о котором все слышали. Заключение о характере дал профессор Ганнушкин. А фамилия обвиняемого…